Это уже не на экране — это во мне самом, в стиснутом сердце, в застучавших часто висках. Над моей головой слева, на скамье, вдруг выскочил R-13 — брызжущий, красный, бешеный. На руках у него — I, бледная, юнифа от плеча до груди разорвана, на белом — кровь. Она крепко
держала его за шею, и он огромными скачками — со скамьи на скамью — отвратительный и ловкий, как горилла, — уносил ее вверх.
Неточные совпадения
Лютов, балансируя,
держа саблю под мышкой, вытянув
шею, двигался в зал,
за ним шел писатель, дирижируя рукою с бутербродом в ней.
За ней шел только что выпущенный кадет, с чуть-чуть пробивающимся пушком на бороде. Он
держал на руке шаль Полины Карповны, зонтик и веер. Он, вытянув
шею, стоял, почти не дыша,
за нею.
—
Держи карман! — крикнула она, — и без того семь балбесов на
шее сидят, каждый год
за них с лишком четыре тысячи рубликов вынь да положь, а тут еще осьмой явится!
Он обнял меня
за шею горячей, влажной рукою и через плечо мое тыкал пальцем в буквы,
держа книжку под носом моим. От него жарко пахло уксусом, потом и печеным луком, я почти задыхался, а он, приходя в ярость, хрипел и кричал в ухо мне...
— Сволочь! — кратко говорил он вслед им, и глаза его блестели острой, как
шило, усмешкой. Потом,
держа голову вызывающе прямо, он шел следом
за ними и вызывал...
Он крепко
держал Егорушку
за ногу и уж поднял другую руку, чтобы схватить его
за шею, но Егорушка с отвращением и со страхом, точно брезгуя и боясь, что силач его утопит, рванулся от него и проговорил...
— Он застал ее одну. Капитолина Марковна отправилась по магазинам
за покупками. Татьяна сидела на диване и
держала обеими руками книжку: она ее не читала и едва ли даже знала, что это была
за книжка. Она не шевелилась, но сердце сильно билось в ее груди, и белый воротничок вокруг ее
шеи вздрагивал заметно и мерно.
Когда она прошла мимо Евсея, не заметив его, он невольно потянулся
за нею, подошёл к двери в кухню, заглянул туда и оцепенел от ужаса: поставив свечу на стол, женщина
держала в руке большой кухонный нож и пробовала пальцем остроту его лезвия. Потом, нагнув голову, она дотронулась руками до своей полной
шеи около уха, поискала на ней чего-то длинными пальцами, тяжело вздохнув, тихо положила нож на стол, и руки её опустились вдоль тела…
У графа опять кровь бросилась в голову, он обхватил ее
за талию, целовал ее
шею, глаза… Анна Павловна поняла опасность своего положения. Чувство стыда и самосохранения, овладевшее ею, заставило забыть главную мысль. Она сильно толкнула графа, но тот
держал ее крепко.
В станционной комнате
за столом сидел исправник, тот самый, о котором с таким презрением говорил Степан Осипович. Это был человек коренастый, приземистый, с очень густою растительностью на голове, но лишь с небольшими усами и бородкой. Вся фигура его напоминала среднего роста медведя, а манера
держать голову на короткой
шее и взгляд маленьких, но очень живых глаз еще усиливали это сходство. На нем была старая форменная тужурка, подбитая мехом, а на ногах большие теплые валенки.
Тихий барин сидел в тени берёз
за большим столом, в одной руке он
держал платок, а другою, с циркулем в ней, измерял что-то на листе ослепительно белой бумаги. И сам он был весь белый, точно снегом осыпан от плеч до пят, только
шея, лицо и шляпа — жёлтые, разных оттенков, шляпа — ярче, а кожа темнее. Над ним кружились осы, он лениво взмахивал платком и свистел сквозь зубы.
Оглянулись они поздно. Он видел, как Грохольский
держал за талию Лизу, и видел, как Лиза висела на белой, аристократической
шее Грохольского.
Прощаясь, она
держала в руках свечу; светлые пятна прыгали по ее лицу и
шее, точно гоняясь
за ее грустной улыбкой; я вообразил себе прежнюю Кисочку, которую, бывало, хотелось погладить, как кошку, пристально поглядел на теперешнюю, припомнились мне почему-то ее слова: „Каждый человек должен терпеть то, что ему от судьбы положено“ — и у меня на душе стало нехорошо.
— Прикажете идти? — все еще
держа руку под козырек, осведомился он, едва удерживаясь от совсем уже ребяческого желания запрыгать от восторга. О, он готов был сейчас броситься на
шей этому славному капитану
за данное разрешение: ведь таким образом Милица не будет одна и он сможет охранять девушку от всяких случайностей каждую минуту.
Иван Ильич трясущимися руками взялся
за лопату. Вдруг
за холмом затрещали выстрелы, послышалась частая дробь подков по шоссе. Пригнувшись к
шеям лошадей, всадники карьером скакали назад. Офицер
держал повод в правой руке, из левого плеча его текла кровь.
Митя надел, как ризу, пестрое одеяло и повел нас вокруг аналоя, Миша и Володя шли сзади,
держа над нами венцы из березовых веток. Остальные пели „Исайе, ликуй!“ Дальше никто слов не знал, и все время пели только эти два слова. Потом Митя велел нам поцеловаться. Я растерялся и испуганно взглянул на Машу. Она, спокойно улыбаясь, обняла меня
за шею и поцеловала в губы.
— Куда же это так? — удивился дядя, хватая меня
за рукав. — Сейчас тетка выйдет! Закусим, чем бог послал, наливочки выпьем!.. Солонинка есть, Митя
за колбасой побежал… Экие вы, право, церемонные! Загордился, Сеня! Нехорошо! Венчальное платье не у Глаши заказал! Моя дочь, сударыня, белошвейную
держит…
Шила вам, я знаю, мадам Степанид, да нешто Степанидка с нами сравняется! Мы бы и дешевле взяли…
После прочтения приговора солдаты положили Остермана на пол лицом вниз, палачи обнажили ему
шею, положили его на плаху, один
держал голову
за волосы, другой вынимал из мешка топор.
Он
держал неизвестного
за руки, Танька набросила ему петлю на
шею, а Хоботьев душил.